— Он говорил вам, что пережил в Марстен Хаузе в детстве?
— В Марстен Хаузе, в доме? Нет.
— Это было что-то вроде вступительных клубных испытаний…
— О Боже! — произнес Мэтт, дослушав до конца.
— У Бена… что-то вроде теории о Марстен Хаузе. Насчет Губи Марстена…
— Его склонность к дьяволопоклонству?
Она вздрогнула:
— Откуда вы знаете?
Он мрачно улыбнулся:
— Не все сплетни в маленьких городках общедоступны. Есть и секретные. В Салеме Лоте есть такой слух, относящийся к Губи Марстену. В курсе дела сейчас, наверное, не больше дюжины стариков, среди них Мэйбл Вертс. Это было давно, Сьюзен. И все же такие вещи не выходят из определенного круга — даже Мэйбл не скажет кому попало. Об убийстве, конечно, говорят. Но если вы спросите о тех десяти годах, которые он с женой провел здесь в своем доме, занимаясь Бог знает чем, — в силу вступает что-то вроде заговора молчания. Самое близкое к табу явление в западной цивилизации. Удивляюсь, как вообще Бен сумел столько раскопать. Действительно, был слух, что Губерт Марстен похищал детей, чтобы принести их в жертву своим адским богам, но как Бен сумел это выяснить, я не понимаю.
— Ему пришли в голову такие мысли не в Лоте.
— Да, вероятно, причина в этом. По-моему, у него теория, что Марстен Хауз — что-то вроде хранилища зла, которое люди производят беспрерывно, как сопли или экскременты.
— Да, он говорил мне то же самое, — она смотрела на Мэтта с удивлением.
Тот издал сухой смешок:
— Мы читали одни и те же книги. А как насчет тебя, Сьюзен? Есть в твоей философии что-нибудь, кроме земли и неба?
— Нет, — сказала она спокойно и твердо. — Дом — это дом. Зло умирает с окончанием злого дела.
— И ты думаешь, что мы с Беном на пути к безумию?
— О, нет, конечно, мистер Берк. Но вы должны понимать…
— Спокойно.
Он сделал резкое движение вперед, словно прислушиваясь. Она замолчала и прислушалась тоже. Ничего… разве что скрипнула половица. Она взглянула на него вопросительно, и он покачал головой:
— Ты говорила?..
— Только то, что несчастливое совпадение помешало Бену изгнать демонов своей юности. Давно известно, что обряд изгнания бесов может обращаться против изгоняющего. В этом городе слишком много темных слухов. По-моему, Бену нужно отсюда уехать. А может, и вы бы устроили себе небольшие каникулы, мистер Берк?
Изгнание бесов заставило ее вспомнить, как Бен просил сказать Мэтту о католическом священнике. Подчиняясь импульсу, она решила этого не делать. Сказать — значило бы подлить масла в огонь, и так уже, по ее мнению, угрожающе сильный. Если Бен спросит — она скажет, что забыла.
— Я понимаю, как безумно все звучит, — ответил Мэтт. — Но, чтобы тебя успокоить, я скажу, что Бен отнесся к делу вполне разумно. Он рассматривал наши предположения как теорию, которую нужно либо подтвердить, либо опровергнуть, а для этого… — он снова замер, прислушиваясь.
А когда заговорил снова, спокойная уверенность его голоса испугала Сьюзен.
— Наверху кто-то есть, — сказал он.
Она прислушалась. Ничего.
— Вам кажется.
— Я знаю свой дом, — мягко проговорил он. — Кто-то есть в гостевой комнате… теперь слышишь?
И на этот раз она услышала. Отчетливый скрип половицы — как они иногда скрипят в старых домах без всякой видимой причины. Но Сьюзен почудилось в этом звуке что-то большее — что-то невообразимо обманчивое, лицемерное.
— Я поднимусь, — сказал Мэтт.
— Нет!
Слово выскочило без мысли. Она тут же беззвучно сделала себе выговор: ну и кто же сейчас верит в баньши под кроватью?
— Ночью я испугался — и человек умер. Теперь я иду наверх.
— Мистер Берк…
Она они перешли на полушепот. Может быть, наверху все же кто-то есть? Грабитель?
— Говори, — попросил Мэтт. — Когда я пойду — продолжай разговаривать. О чем хочешь.
И не дав ей времени спорить, он встал и вышел.
Быстрая смена событий вызвала у Сьюзен чувство нереальности. Только что они спокойно обсуждали все дело. А сейчас она испугалась. Вопрос: если посадить психиатра в одну комнату с человеком, который воображает себя Наполеоном, и не выпускать несколько лет, кто в конце концов окажется в комнате — два психиатра или двое в смирительных рубашках? Ответ: недостаточно данных.
Она спохватилась и начала: «Мы с Беном собирались в воскресенье в кино в Камдене — знаете, городок, где снимали „Пэйтона“, но теперь, боюсь, придется подождать. Там такая замечательная церквушка…»
Оказалось, она может говорить так без конца, причем вполне разумно. Голова ее не затуманилась от разговоров о вампирах — это спинной мозг, гораздо более древняя сеть нервных узлов, посылал волнами темный ужас.
* * *
Этот подъем по лестнице оказался самой трудной вещью, которую пришлось делать в жизни Мэтту Берку. До сегодняшнего вечера он не знал, что все детские страхи — те страхи, которые охватывали его, восьмилетнего, когда он проходил один вечером мимо руин методистской церкви, воображая внутри змееглазых чудовищ; те страхи, которые превращали скомканное одеяло на кроватке трехлетнего мальчика в темный призрак, — все они не умерли, а только отложены до случая.
Он не включил свет. Он медленно шагал со ступеньки на ступеньку, пропустив шестую, скрипящую. Он держался за распятие, и пальцы его так вспотели, что оно выскальзывало.
Неслышно ступая, он прошел через холл. Дверь гостевой комнаты была приотворена. Он оставлял ее закрытой. Снизу неразборчивым бормотанием доносился голос Сьюзен.
Он встал перед дверью. «Вот она — основа всех человеческих страхов, — подумал он. — Закрытая дверь, которая открывается сама».
Он двинулся вперед и толчком распахнул ее.
Майк Райсон лежал на кровати.
Лунный свет лился в окно, превращая комнату в лагуну снов. Мэтт затряс головой. Ему показалось, что он вернулся назад во времени и нужно пойти вниз позвать Бена, потому что Бен еще не в больнице…
Майк открыл глаза.
На секунду они сверкнули в лунном свете — серебро, обрамленное красным. Они были пусты, как вымытая доска. В них не светилось ни мысли, ни чувства. Водсворт сказал: «Глаза — окна души». Эти окна открывались в пустую комнату.
Майк сел, простыня свалилась с его груди, и Мэтт увидел крупные неровные швы — там, где медицинский эксперт или патолог маскировали результаты вскрытия, возможно, насвистывая за работой. Майк улыбнулся, показав белые острые клыки. Улыбка была только сокращением мускулов рта — она не коснулась глаз. В них оставалась та же мертвая тьма.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
